«Ночь родила еще Мора ужасного с черною Керой. Смерть родила она также, и Сон, и толпу Сновидений»
(Гесиод. Теогония, или О происхождении богов).

О том, что Сон есть младший брат Смерти, слышали все: и те, кому еженоoно встающий у изголовья Онейрос дарует отдохновение от дневных забот, и те, чьи сновидческие ландшафты больше всего напоминают картины Аида (на память приходят сроки из Аристофана: «О, черносияющий мрак ночи! Что за несчастный сон посылаешь ты, из глуби незримого Аида вышедший, душу имеющий бездушную, дитя черной Ночи, наводящее дрожь ужасное видение, черноодетый, убийственный, жуткого вида, с огромными когтями…»)

Спят ли боги, и если спят, что им снится? Почему Гильгамеш буквально проспал свое бессмертие? Что имел в виду Онианс, называя сон жидкостью, которую Гера пролила на веки Зевса? Что может заставить человека отказаться от сна, какие глубинные причины способны привести его к бунту против собственной природы? Неужели «сон» может быть синонимом «греха»?

Рожденный в деревушке Эшберг, неоднократно мучимой пожарами, унесшими множество жизней, Йоханнес Элиас Альдер по достижению 22-летнего возраста принял решение больше не спать. При рождении Бог зажег в его груди два пламени: невероятный музыкальный дар и способность любить. Он никогда не постигнет нотную грамоту, время не сохранит ни одно из его величественных произведений, он не раскроет миру секрет бракосочетания земли и небес. В одном пламени ему суждено погибнуть, другое — забрать с собой. До пятилетнего возраста у него будет «стеклянный голос» — тонкий свист при попытке сказать хотя бы слово. Но однажды он проснется от звона падающих снежинок и услышит мир, сокрытый от жителей богом забытого Эшберга. Он услышит мелодии травы и песка, молчание ила, звучание листьев, тритонов, жуков. Но самым настойчивым будет голос обточенного водой камня. (Придет время и он расскажет своей возлюбленной, что именно с этого места восходят на небо). Как только босые ноги мальчика коснутся его холодной поверхности, он услышит гром внутри своего сердца, и гром исторгнет из него песню. Элиас обретет голос. Роберт Шнайдер описывает инициатический момент:

«Маленькое тело приняло вдруг иной вид. Глаза вылезли на лоб, затопили собой ресницы и расширились до самых бровей. И пушок бровей приклеился к слезящейся сетчатке. Радужки расширились и окрасили собой белки глаз. Их естественный цвет, меланхолически-зеленоватый, цвет дождевой капли, исчез вовсе и сменился густой отвратительной желтизной. Шея ребенка утратила всякую подвижность, и, чувствуя острую боль, он уперся затылком в жесткий снег. Позвоночник изогнулся дугой, надавил на живот, и из давно затянувшегося пупка поползла струйка крови. Лицо ребенка было ужасно, будто его исказили такие вопли от нестерпимой боли, какие только могут издавать люди и твари, живущие на этой земле. Челюсти подались вперед, а от губ остались две узкие бескровные линии. У ребенка один за другим выпали зубы, так как десен уже не было, и трудно понять, как он еще ухитрился не задохнуться. Потом, как это ни чудовищно звучит, у малыша напрягся членик и ранняя сперма, перемешанная с мочой и кровью, тонкой струйкой согрела промежность. В эти страшные мгновения тело Элиаса разом выбросило все выделения, от пота до экскрементов, в необычайном количестве.

То, что он слышал потом, было черным громом сердца. Гром сегодня, гром завтра. Видимо, у него пропало ощущение времени. И мы не беремся установить, как долго Элиас пролежал на снегу. По человеческим меркам, может быть, минуты, а по Божественным, возможно, целые годы…»

Мальчик вбирал в себя звуки, обретая способность не просто слышать, но и видеть их. И вдруг среди всего этого многообразия в его сознание вторглось то, что по воздействию было сродни удару молнии — он услышал, как бьется сердце еще не рожденного ребенка — девочки, судьбою предназначенной стать его возлюбленной. Я не случайно назвала пережитое Элиасом инициацией. Этот опыт полностью изменил жизнь мальчика: стеклянный голос уступил место басу, несмотря на юный возраст Элиас приобрел наружность мужчины, его развитие отныне проистекало не по законам природы, а в согласии с каким-то сверхчеловеческим номосом. Постепенно у него проявился дар говорить с животными, а также имитировать чужие голоса. Поначалу стыдясь своего баса, он стал работать над изменением голоса и добился в этом заметных успехов, однако, когда он читал Послания апостолов во время воскресной службы в церкви, прихожане испытывали смешанные чувства: одних охватывало сладостное томление, другие же впадали в ярость. По достижению 15 лет Элиас уже выглядел 40-летним мужчиной. Возможно, его можно было назвать красивым, в особенности на фоне других жителей деревни, чьи лица несли на себе следы кровосмесительных связей (по сути, в Эшберге все были друг другу родственниками). От окружающих он отличался всем. Даже его походка, отражавшая особенности его музыкального мышления, воспринималась как дерзкий вызов.

Со своей возлюбленной Эльзбет он встретится при трагических обстоятельствах. Когда Эшберг в очередной раз будет охвачен огнем, Элиас успеет спасти 7-летнюю девочку от смерти. Свой музыкальный дар Элиас поставит на службу не Богу, а той любви, которой он его одарил. И надо же было лицедейскому проповеднику, странствующему по городам и деревням, посетить Эшберг. С его появления и зародилась в душе Элиаса страшная мысль о сне как синониме греха. Лицедей, веселивший жителей деревеньки своими фривольными песнями, среди прочего заявит: «Кто любит, тот не спит!» Но роковое решение еще не принято. Элиас будет жить надеждой, что девушка полюбит его с той же силой, с какой полюбил ее он, ведь их сердца бьются в едином ритме, а судьбы их навечно связаны. Элиас поразит ее. Поразит как мог бы поразить прекрасный цветок, растущий посреди выжженой пустоши. Но Эльзбет не познает любви. Свою жизнь она свяжет с Лукасом Альдером, молодым человеком из зажиточной семьи. Она родит ему шестерых детей и обретет семейный покой, в котором многие находят спасение от полнокровной, и потому опасной жизни. Есть женщины, бегущие от чуда, страшающиеся сильных чувств. Что ей желтые глаза Элиаса, его феноменальный дар, его любовь?

Он бросит вызов Богу, когда поймет, что вся его жизнь была обманом. В одну из ночей Элиас явится в церковь и огласит ее столь нестерпимым криком, что, кажется, стены начнут кровоточить. Крик перейдет в хохот. Он будет убивать в себе Бога, обращая к нему гневные слова:

«Мне больше нечего терять. А тем, что потеряно, я никогда не владел. И все–таки Ты вдохнул в мою душу нечто, что казалось мне раем, Ты отправил меня…Я пришел проклясть Тебя!!! Я пришел рассчитаться с Тобой навсегда!!!…Не Ты ли создал ангела Люцифера?! Ты заронил в него зерно зла. Ангел пал по Твоему вечному промыслу!!!…Если Ты в своем всемогуществе наделил нас, людей, свободной волей, то я, Иоханнес Элиас Альдер, хочу вкусить этой свободы. Знай, что я не приму своего несчастья. Знай, что я не откажусь от любви к Эльзбет. Знай, что я действую наперекор Твоей воле. Знай, что Ты не можешь причинить мне боль сильнее той, что уже причинил. Отныне нет надо мной Твоей власти. И если я, Йоханнес Элиас Альдер, погибну, на то будет моя, а не Твоя воля!»

Услышав органную музыку, он обернется в поисках незваного гостя, свидетеля его обличительных богоборческих речей, и увидит маленького мальчика с забинтованной головой. Мальчика без пупка. Нерожденного. Вечного. Изначального. Бога.

Роберт Шнайдер описывает довольно страшную картину богоявления. Немые разомкнувшиеся уста, черное пятно смертельной раны, струйки крови, маленькое тельце в разорванной курточке. Взгляд на Бога снова изменит Элиаса — его желтые глаза станут темно-зелеными. Бог вернет ему истинный цвет, Бог явит ему свой раненый лик, Бог заберет его нестерпимую боль, но вместе с ней он заберет и любовь. Элиас погрузится в апатию. Все станет ему безразличным. Он превратится в свою собственную тень.

Любовь уйдет, а вместе с ней уйдет музыка. Его органные импровизации, возносившие его на высоты, неведомые ни одному из живших когда-либо музыкантов, утратят всякий смысл. Однако он сыграет…на бракосочетании той, чье сердце билось в такт с его сердцем. Теперь он знал, как именно лишит себя жизни.

Когда Бруно Голлер, органист из фельдбергского собора, отправился в Эшберг по поручению Института изящных и классических искусств, он и представить себе не мог, что встретит здесь настоящего гения. Пораженный его игрой, он пригласит Элиаса принять участие в празднике органной музыки. В путь Элиас отправится вместе с Петером, братом Эльзбет. Наверное, то был единственный человек, сразу распознавший в своем друге великое дарование и веривший в него до последней минуты. В Фельдберге Элиас должен был импровизировать на тему «Приди, о смерть. Ты сну сестра родная». Какая горькая ирония. Он будет играть столь дерзновенно, что брошенный им вызов разверзнет перед всеми присутствующими иные небеса, неотличимые от бездны; он даст им почувствовать, что значит «попрать смерть», восстать против судьбы; он напоит их черным нектаром из божественных кубков и прольет на них животворящие яды из вен падших ангелов. И лишь познав признание и приняв восторги, Элиас вернется к «началу» — к холодному камню, на чей зов некогда отозвалось сердце 5-летнего ребенка. Он убедит себя в том, что Бог разлучил его с Эльзбет от того, что он полюбил ее вполсилы.

«Как, с дрожью в голосе говорил он, может человек с чистым сердцем утверждать, что полюбил женщину на всю жизнь, если любовь его живет только днем и так же коротка, как и мысль о ней? В этом нет правды. Ведь кто забывается сном, забывает и любовь».

Невозможно не задаться вопросом: неужели сон отделял его от Эльзбет, неужели она не посещала его сны? Видел ли Элиас сны вообще?

Для Элиаса сон был грехом, за который мы будем расплачиваться в чистилище. Перед самой смертью, изнуренный многодневной бессонницей, когда силы почти оставят его, к Элиасу вернется его стеклянный голос, который услышат все звери. Они будут идти на этот зов, как зачарованные звери шли на сладкозвучное пение Орфея. Элиас войдет в чертоги Ночи. Не оставив ни единой партитуры, не оставив, в сущности, ничего. Бесследно исчезнет даже его камень. Может быть, вся его жизнь была лишь сновидением Бога — раненого ребенка без пупка…

Натэлла Сперанская