В 1866 году поэт Стефан Малларме поведал своему другу Теодору Обанелю о грандиозном замысле Книги, который по его подсчетам потребует у него двадцать лет жизни. Однако по прошествии срока Книга все еще не была написана, и Малларме рассказывает о своем Magnum Opus на этот раз уже Полю Верлену, уверяя его в том, что ради Книги он готов поступиться всем. Поэт по-настоящему одержим своей идеей: «Только одна она [Книга] и существует, и всякий пишущий, сам того не зная, покушается ее создать, даже Гении". Складывается впечатление, что Книга, символически названная «орфическим истолкованием Земли», представляет собой что-то большее, чем мы способны предположить. Речь будто идет о создании целой вселенной, о попытке воплотить один из великих архетипов, овладевающих человеческими умами и душами, чтобы перевернуть песочные часы истории. Что если любой из нас открыт для этого опыта и может стать жертвой выбравшей его Книги? Что если не автор выбирает идею, а идея — автора?

Существует догадка, что художник (в широком смысле этого слова) может принять одну из ролей — медиума или адепта, иначе говоря, принять в себя некую силу, оказавшись под ее влиянием, уступив ее наитию, либо подойти к творческому процессу как к Великому Деланию алхимии, распознав вторжение тех или иных сил, вмешательство иного, голос сакрального. Первый творит бессознательно, едва отдавая себе отчет в том, что именно «овладело» его экзистенцией; этот художник, превращаясь в медиума, уносится в неведомом направлении и лишен какой-либо возможности остановить сей процесс; продвигаясь наощупь он, в отличие от «адепта», в прямом смысле слова отдается во власть чего-то, превышающего его понимание. Уподобившись пустому сосуду, он позволяет «чему-то» наполнить его до краев. «Адепт», напротив, знает, с чем имеет дело, для него процесс творчества является аналогом Великого Делания (к примеру, он знает, что мрачные образы бессознательного, тревожащие его покой, сопутствуют стадии nigredo), он вступает в контакт с силами, которыми пытается овладеть сам. Адепт понимает, когда нечто приходит «сверху», а когда оно поднимается «снизу», ему ведомо искусство тонкой трансформации. Подобную аналогию можно провести и в отношении мыслителей. Адепт никогда не окажется в роли медиума. Он — маг, способный обрести ту точку видения, где «вершина и пропасть сливаются воедино» (говоря словами Ницше).

В романе «Библиотека Дон Кихота» Евгения Викторовича Жаринова обретают свое воплощение сразу два великих архетипа: во-первых, это архетипическая фигура Дон Кихота (укрепляюсь в убеждении, что Евгений Викторович, вступая в диалог с Дон Кихотом, Дон Жуаном, Орфеем, Эдипом, Гамлетом, Фаустом, то есть ключевыми архетипическими фигурами, создавшими всю европейскую культуру, неведомым мне образом открывает в них новое измерение, благодаря чему они вновь оживают в современности), во-вторых, это, как было сказано выше, архетип Книги. Вспоминается Умм аль-китаб, или «Мать Книги», предвечный небесный образ Корана, который Борхес назвал платонической идеей священного писания мусульман. В «Библиотеке Дон Кихота», этом грандиозном и захватывающем «романе в романе» священное безумие готовой проявиться Книги, охватывает и Сервантеса, и Дон Кихота, самозабвенно читающего один рыцарский роман за другим, и профессора Ляпишева, чьи увлекательные лекции выдают в нем подлинного адепта Книги, и главного героя Евгения Воронова, одержимого идеей во что бы то ни стало разгадать тайну легендарной библиотеки, и самого автора, который, угадывает влияние Книги на события собственной жизни. Здесь легенда соприкасается с автобиографией, и архетип, подобно сокрытому узору, вдруг проступает на страницах личной истории. Дон Кихот обретает свое alter ego в Авторе, как Автор обретает его в своем герое. Россия, Испания, Турция превращаются в единое пространство Книги, где вереница времен более не возводит непроходимых границ — читателю разрешено войти в любую эпоху, узнать себя в любом герое. Евгений Жаринов воссоздал в своем романе вечный миф, и чтение такого романа можно сравнить с особой практикой, ритуалом, процессом, в который вовлекается не только ум, но душа и тело читателя. Кто знает, быть может, Книга выбирает себе не только автора, но и читателя, и единственное, что ему остается — это позволить себя «захватить»?

Натэлла Сперанская