Меня…томит тоска по вечности…
тоска, которой никогда не утолить!
Когда Гюисманс прочел эти сочащиеся ядом страницы, объятые пламенем зла, и, подобно другим восприимчивым читателям, нашел в них свои собственные мысли, он написал своему другу Жюлю Детре, что желал бы узнать хоть что-нибудь о жизни талантливого безумца, создавшего будоражащее, страшное, смелое произведение, навсегда вошедшее в сокровищницу мировой литературы. «И чем, черт побери, мог заниматься в жизни человек, перу которого принадлежат столь ужасные фантазии?», — спрашивал он. Говорили, что этот загадочный юноша писал по ночам, сидя за роялем и сочетая слова с музыкой, не давая уснуть постояльцам гостиницы. Говорили также, что он появился на свет 4 апреля 1850 года в Монтевидео и уже в 17 лет написал свои «Песни». Говорили, что его земной путь был недолгим, и смерть смежила его веки, когда ему было всего 24. Но мало кто задумывался о том, что пусть юный и дерзкий Изидор Дюкасс, не оставивший после себя могилы, и ушел в рассвете лет, граф Лотреамон, коим он стал, обрел бессмертие в бархатном мраке Мальдорора.
Кажется, только Арто подошел к разгадке: «Граф Лотреамон, чье имя придумал Дюкасс, пережил его». Как все же нелепы заключения Г.Косикова о вторичности «Песен», в которых он видел не более чем «имитацию всевозможных беллетристических образцов». Как неуклюжи все эти попытки свести инициатический опыт Лотреамона к мальчишескому бунту, разыскивая воспоминания его одноклассников, не имевших ни малейшего понятия о метаморфозах, пережитых «замкнутым, говорившим нервной скороговоркой» юношей. Откуда им было знать, что этот рано повзрослевший и опередивший свою эпоху поэт, однажды пережил анагноризис (ἀναγνώρισις), разрыв уровня, когда ему открылась изнанка бытия, смотреть на которую не хватит никаких сил? Кто мог предположить, что его вызов Создателю — не следствие подросткового бунта, не подражание романтическим богоборцам, а подлинный гностический акт, акт бичевания узурпатора, занявшего трон бога?
В древнегреческой мифологии мы находим учение о смене божественных царствий, которая всякий раз совершается насильственным путем: в «Теогонии» Гесиода Уран низвергается своим сыном титаном Кроносом, который оскопляет его и лишает власти, в свою очередь мойра Кроноса — быть низвергнутым так же, как его отец. На его место приходит Зевс. Его участь — также уступить место своему сыну, однако Зевс восстает против рока и проглатывает богиню Метис, что должна была произвести на свет нового верховного правителя. В результате Зевсу удается сделать свою власть абсолютной. Греческие мифы не донесли до нас слово о неизбежном низвержении Зевса, и на то были свои причины. «Там, где нет богов, там есть титаны» — учил Фридрих Георг Юнгер. Что, в таком случае, может означать уход богов, «смерть бога»? Всегда и неизменно — смену царствий. Когда уходит бог, на его место заступает титан. Свое имя Титаны получили от τείνω,τιταίνω, что означает «простирать» (как говорит Уран в «Теогонии» Гесиода: «Руку простерли (titainontas) они к нечестивому делу и совершили злодейство»), «протягивать», «напрягать». После Зевса пришел отнюдь не Дионис, а очередной титан, которого гностики звали узурпатором Ялдабаофом, злым демиургом. Против Него вел свою борьбу Мальдорор, зловоние Его нечистой совести отравляло воздух тому, кто был мучим неисцелимой тоской по вечности.
С одной стороны, нельзя счесть предосудительным желание читателей узнать какие-либо подробности о жизни Изидора Дюкасса, а с другой — сведения о цвете его глаз, росте, распорядке дня, отношениях с родителями и т.д. не сообщили бы им ровным счетом ничего о том, кем был этот юноша. Только сны и события внутренней жизни соприкасались с потаенной стороной его существа. Лишь они могли бы поведать нам, как Изидор Дюкасс стал Лотреамоном, выпустившим на волю своего черного двойника Мальдорора. Именно последний — ключ к самому Лотреамону.
Первое знакомство с «Песнями Мальдорора» останавливает внимание читателя на описаниях, поражающих воображение; диссонантная напряженность строф изгоняет его за пределы привычных логических конструкций и узнаваемых предметов. Читатель, завороженный жестокими сценами и парадоксальными образами «Песен», оказывается в сфере Океаноса, где более не действуют привычные ему земные законы: здесь не имеет смысла закон всемирного тяготения, здесь два умноженное на два никогда не дает четыре, здесь правит другая стихия, здесь человеку нет места, ибо человек — создание «гадюки Вседержителя», а значит, он враг. Можно ли уже при первом прочтении «Песен» заметить, что Мальдорору, поющему гимны праведности злодеяний, было 30 лет? Удается ли сразу обратить внимание на то, что Тот, кто не ведает слез, сна и любви к человеку, родился на свет абсолютно глухим? Окруженный тишиной, не нарушаемой даже ударами собственного сердца, он не знал, что такое музыка, шум листвы, голоса тех, кого он отвергнет и против кого поднимает акт восстания. И только страшное видение демиурга, восседавшего на золотом троне из человеческих экскрементов, исторгнет из его груди яростный крик. Крик, который он, наконец, услышит. Мальдорор переживет опыт столкновения с узурпатором, пожирающим человеческие жизни. Подобно ненасытному Кроносу, этот «бог» будет проглатывать своих же «детей». «Творец схватывал их и откусывал им головы, затем — ноги и руки. Целую вечность длится его кровавый пир». Есть ли возможность уже при первом знакомстве с «Песнями» встретить трех математических Муз, чьи груди насытили Мальдорора божественной влагой, после чего он стал превозносить великую троицу Арифметику-Алгебру-Геометрию, как древний платоник, обретший мудрость в роще Академа? Тот, кто, кажется сеющим хаос, вслед за Пифагором славит божественную гармонию и, говоря о хрустальных теоремах и алмазных формулах, через которые Всевышний явил всю свою мощь, он, очевидно, говорит о другом Всевышнем. Не пожирателя детей своих упоминает Мальдорор. Он знает другого Бога. Леон Блуа делает важное замечание: «…Его бешеная злоба на Господа определенно математического происхождения». Тот, кто объявил себя богом, — причина дисгармонии, упадка, хаоса , которые неприемлемы Мальдорором, любимцем математических Муз.
Мифологичность мира «Песен», подмеченная Морисом Браншо, настраивает читателя на новое мышление: отринув земные мерки, столь презираемые самим Мальдорором, он должен отважиться на путешествие в глубины сна. Сна, от которого ускользает Мальдорор. Сна, из недр которого каждую ночь выползает уродливый кровососущий паук. Мифологичность этого мира акватична. Здесь правит древний Океан, гомеровский «прародитель богов». Это мир не для детей земли. Детям земли в нем суждено лишь погибнуть.
В своих «Песнях» Лотреамон спрятал могилу Изидора Дюкасса. Мальдорор видит надпись на камне: «Здесь покоится отрок, погибший от чахотки, его история тебе известна. Не молись за него». Я бы осмелилась предположить, что Изидор с ранних лет знал, что его земной срок будет кратким. Мальдорор пережил своего создателя. Когда он взялся за перо в 30 лет (его alter ego было всего 17), его лицо уже покрылось глубокими морщинами, а волосы побелели как снег. «Еще никто не видел воочию зеленых морщин на моем челе, моего костистого лица, похожего на рыбий скелет, или на каменистую морену, или на горный кряж — из тех, где я любил бродить, когда седина еще не убеляла мою голову». Не знавший смеха, он «нарисовал» себе улыбку бритвенным жалом, но так и не научился улыбаться. Пугающий своим видом, он все же был прекрасен, как цветок мандрагоры, рожденный из семени висельника.
Мальдорор, из чьего черного тела постоянно сочилась кровь, не раз назван в «Песнях» вампиром. Этот вампир больше напоминает Аида-Носферату из спектакля Теодороса Терзопулоса (композитор — Дмитрий Курляндский), чем обыкновенного кровопийцу — культовую фигуру классических ужасов. Господин подземного мира, мистагог, посвящающий в таинства смерти и крови. Чуждый своему веку, нигде не находящий места, оставленный всеми или оставивший всех, носящий клеймо проклятья как знак особого отличия, Мальдорор с «воспаленными вечной бессонницей глазами» вот-вот доберется до панциря Вседержителя и свергнет титаническое создание в заждавшийся его Тартар. «Душа моя — что раскаленная пустыня, и, словно яростное солнце, днем и ночью ее жжет боль и стыд за человека». Он обращает острие своей жестокости на человечество, барахтающееся в болоте абсолютного неведения: жизнь этих тщедушных созданий, коим предначертано отправиться в ненасытимое чрево творца, Мальдорор обрывает, без всякого сожаления. В какой-то момент он начинает проговариваться о своем происхождении: «Четыре столетия восседаю я в полной неподвижности на давно утратившем первоначальный вид сидении». Вмерзший в лед Люцифер, падший светоносец, принявший вид акулы. Всадник на белом коне, чье нездешнее величие доводит до безумия всякого, кто нарушает дистанцию и вступает в пределы его владений. Семя Мальдорора обладает притягательной силой, люди преследуют его, чтобы облобызать хотя бы его ступни. Они уничтожают друг друга — пешки в жестокой игре, победитель которой заранее известен.
В романе «Изидор» современного британского писателя Джереми Рида граф Лотреамон, облаченный в белоснежный костюм и спрятавший глаза за стеклами темных очков, сменил океаническую сферу на пространство Сахары, где он пребывает уже сотню лет. Он отвечает на вопросы какого-то отчаянного смельчака, рискнувшего преодолеть расстояние, отделявшее жизнь от бессмертия, и среди прочего, делает замечание: «Вопрос остается открытым: был ли я временно похоронен на Северном кладбище или жил дальше в ином теле».
Акт смерти гласит: «Дюкасс 2028. Четверга двадцать четверого ноября тысяча восемьсот семидесятого года. Два часа пополудни. Акт о смерти: Изидора ДЮКАССА, литератора, двадцати четырех лет от роду, родившегося в Монтевидео (Южная Америка), умершего сегодняшнего дня в восемь чсов утра по местожительству, ул. Фобур-Монмартр, д. 7; холост (других сведений не имеется) (…)».
Полагаю, мы никогда так и не узнаем, как умер Изидор Дюкасс. Чахотка, самоубийство, внезапная остановка сердца или одно из детищ демиурга выбралось из сновидческих кошмаров и свило паутину смерти прямо у изголовья поэта?…
Натэлла Сперанская
